otkaznik

     "Понимаю -- ярмо, голодуха,
     тыщу лет демократии нет,
     но худого российского духа
     не терплю",--говорил мне поэт,
     "Эти дождички, эти березы,
     эти охи по части могил",--
     и поэт с выраженьем угрозы
     свои тонкие губы кривил.
     И еще он сказал, распаляясь:
     "Не люблю этих пьяных ночей,
     покаянную искренность пьяниц,
     достоевский надрыв стукачей,
     эту водочку, эти грибочки,
     этих девочек, эти грешки
     и под утро заместо примочки
     водянистые Блока стишки;
     наших бардов картонные копья
     и актерскую их хрипоту,
     наших ямбов пустых плоскостопье
     и хореев худых хромоту;
     оскорбительны наши святыни,
     все рассчитаны на дурака,
     и живительной чистой латыни
     мимо нас протекала река.
     Вот уж правда--страна негодяев:
     и клозета приличного нет",--
     сумасшедший, почти как Чаадаев,
     так внезапно закончил поэт.
     Но гибчайшею русскою речью
     что-то главное он огибал
     и глядел словно прямо в заречье,
     где архангел с трубой погибал.